А через 7 дней его убили.
Вернее попытались, и у них это почти получилось.
Он был оборотнем, и лишь это спасло его. В последний момент, обратившись, он успел ухватить жизнь за тонкий лучик. И теперь уже не человеческое тело, а черно-белый громадный зверь боролся со смертью. С ранами, с которыми бы не смог выжить человек. Но и эти силы покидали его, и он тяжело хрипел на постели, под балдахином, куда его принесли с турнира.
Медленно-медленно приподнимался пробитый бок с наложенными повязками… Я сидела у постели, стараясь удержать здесь его тающее дыхание. Удержать здесь его жизнь, которая стремительно ускользала в запредельную топь.
Думать о том, что будет со мной, если он умрет, мне совсем не хотелось. Угрюмая, уставшая, с отчаянным упорством я ухватила тень его сознания за чешуйчатый хвост, и не собиралась его отпускать.
«Только попробуй оставить меня!» — я отерла со своих щек растрепанные волосы. Мои струящиеся шелком косы превратились в сбитую, темную от пота копну. Лоб саднило, но я не могла отойти даже для того, чтоб умыться.
Та его часть, что я смогла задержать здесь, неуловимо выскальзывала из моих рук, и стала бы окончательно неподвластна мне, стоило мне только чуть ослабить поток внимания.
Все произошло так быстро и так страшно.
На турнире огромная шипованная решетка, с острыми кольями, отделявшая проход, в который уводили зверей с арены, с грохотом обрушилась на Ярсона. Пробив его тело сразу в нескольких местах.
Его бой с бронированным иерохонтом был одним из последних в этот день.
В самом разгаре, когда громадный зверь начал теснить его к краю арены, решетка сорвалась с петель. Накрыв и Ярсона и иерохонта. Зверь взвился на дыбы и понесся, с ревом, увлекая за собой железную громадину, круша собой трибуны зрителей. Стащив решетку с промятого железом, залитого кровью тела Ярсона.
Меня снесло с рухнувшей трибуны вместе со всеми. Я оказалась на ледяном песке арены, сметенная вниз иерохонтом, оглушенная, но почти невредимая. Среди криков и паники раздавленных людей.
Прошло минуты три, показавшиеся мне страшной вечностью, прежде чем взбесившегося от ран зверя смогли пристрелить.
И он перестал топтать людей, и рвать их впившимся в него железом решетки.
Я никогда не была смелой или ловкой.
Просто совсем не успела подумать, ошеломленная происходящим. Еще несколько минут назад, я сидела наверху, укутанная в меховый плащ, с кубком горячего пряного шоколада в ладонях. На турнирах бывали жестокие травмы. Но обычно эти состязания оканчивались лишь не слишком опасными ранениями, которые потом зарастали красивыми шрамами, так украшавшими мужчин.
Сейчас же я оказалась в гуще разорванных тел, среди криков и ужаса. Вытряхнутая их уютного пушистого тепла на морозный песок.
Перемахнув через обломки слетевших с трибун кресел, возле Ярсона оказался один из его джильтов. Словно заслоняя его от происходящего. Но почему-то — с коротким жалом лезвия у горла молодого князя. Моего князя, обещанного мне.
Я скорее почувствовала, чем увидела это его движение.
Мое сознание еще удивлялось тому, что он делает…. А рука, в каком-то стремительном возмущении, уже сама стянула с запястья тяжелый браслет, из тех что мне надели при обручении, и запустила в затылок джильта, сбив его рывок.
Я никогда не была смелой или ловкой. Просто в этот раз мое тело оказалось мудрее меня….
Спрыгнувший на арену Ван уже прикрывал меня плечом, затянутым стальными щитками…
Вокруг нас на арене лавиной появились люди князя Мироша, устремляясь к Ярсону. Но прежде, чем они добрались до него, джильт перерезал себе горло. И кулем, стекленея глазами, свалился на арену.
Меня трясло так, словно во мне сошли с ума целых три сердца. Жизнь стремительно покидала Ярсона. Джильт не успел добить его, но хватало и тех ран, что разорвали его тело на арене.
Практики целительства не давались мне никогда.
Я была так неумела в этом, так страшно и беспомощно неумела…
Мессир Кулар’х, лекарь который давал нам в галерее основы этого искусства, оказался слишком податлив к нашим чарам. Когда начался его курс, мы просто кидали между собой жребий, кто берет на себя сегодня его внимание. И одна из нас обычно заводила с ним разговор, сияя глазами и ямочками на щеках. Истосковавшийся по женскому вниманию мессир с упоением погружался в любование и беседу с ней. А остальные могли заниматься в это время чем хотели.
В 15 лет, под южным солнцем, для нас магия тела и все искусства соблазнения казались единственными стоящими науками. А все, что касается целительства — скучным, чужим, и предназначенным для какой-то другой, не нашей жизни. Мы научились лишь крупицам того, что он мог передать нам. И сейчас я впервые по-настоящему, с отчаяньем пожалела об этом.
Сам вид крови вызывал во мне стойкую тошноту и отвращение, особенно когда я видела, как лопаются в ней пузырьки энергии жизни, обесточивая тело.
Заговаривать кровотечение — это единственное, что я умела в этой области.
Зато и усвоила я это умение железно, и могла включать его в себе в любом состоянии.
«Цепко жизнь держи, кровь живая, алая, пусть разлом затянется, как щитом….» — снова и снова я накрывала Ярсона куполом слов простого древнего заговора, вложенного в меня. Меня трясло, слова взрывались во рту, как хриплый клекот…. Но все же они начинали прорастать в его изломанное, кровящее тело, отчаянно боровшееся за жизнь.
Еще до того, как его уложили на носилки, по груди Ярсона прошла дрожь, он вдруг выгнулся дугой, и успел обратиться в белого, с черными подпалинами зверя. Похожего на снежных барсов, каких я видела в зверинце моего дяди, но крупнее раза в три.
Я накрывала его своим полем, энергетически запирая кровь, сдерживая ее потоки, словно обрушившуюся плотину, пока не появился княжеский лекарь. Высокий, сутулый, с лицом жестокой хищной птицы, он стремительно накрывал ладонью раны Ярсона, прижигая их сине-белым светом, исходящим из его рук.
Быстро считав то, что я делаю, он, отдавая распоряжения людям князя, все же позволил мне остаться у носилок Ярсона. А потом и возле его постели.
Я сидела тихонечко, и просто держала поле, напитывая Ярсона силой, идущей через меня, как могла.
В галерее искусниц каждой из нас вручали золотую монетку, вживленную в семечко.
Теплую и живую, зажав ее в ладони, можно было сразу очень четко почувствовать пульс, бьющийся в кожу… И к этому, каждой прислали по малышу-груму, — ушастому представителю забавного маленького народца. Главная их страсть в жизни – создавать деревья. Редкие, уникальные, и такие непохожие друг на друга.
В старинной оранжерее, встретившей вместе с галереей искусниц уже не одно столетие, для наших практик отвели целый зал. Все стены здесь бурно заплели цветущие лианы, из-под густоты которых уже почти не проглядывали древние статуи. Лишь кое-где выглядывали мраморные ноги, или фрагмент со старинными знаками, или же часть лица с каменными косами…. И только стеклянный купол оранжереи оставался, чистым и сверкающим, как будто был создан всего лишь минуту назад.
Каждая в свой вазон высаживала здесь семечко, и дальше физически – за ним принимался ухаживать ее грум, холя и лелея просыпающееся растение. Со страстью и невероятной заботой, на которую способны лишь эти маленькие существа.
Нашей задачей было – задавать внешний вид своему дереву, кормить его на энергетическом уровне своим вниманием. Чтобы каждая могла почувствовать, насколько это мощная и живая энергия, и насколько это первооснова всего, что происходит с материей.
— Что вложишь, милая, то и получишь…. – приговаривала Гристаль, направляя энергию из моих ладоней. Обучая концентрировать свое внимание, словно луч света, и усиливая его, направлять на посаженное семечко. — Дай ему живой свет, и он удивит тебя своей жизнью, своей живучестью…. Отбери свое внимание, и увидишь, как зачахнет даже необъятная мощь.
В итоге у одних из нас вымахивали огромные растения, сравнимые с баобабами, усыпанные золотыми монетами. У других же – лишь низкорослый кустик, с несколькими кривоватыми половинками монет – большего они не вытянули.
Для грумов – все их зеленые питомцы были самыми любимыми, для нас же – разница во вложениях и в результатах проявлялась очень ощутимо. Так, чтобы эти умения навсегда отпечатались в нас и потом проросли в жизни в любой важной для нас области….
У меня получилось не сразу, но когда я поняла принцип, из моего скрюченного росточка вырос великолепнейший красавец-кипарис, с золотыми россыпями монет на всех ветвях.
— Чувствуй…. всегда чувствуй, детка, во что ты вкладываешь себя. — Гристаль обняла меня за плечи, довольная нашим с крошкой-грумом питомцем. — И всегда отдавай себе отчет, что сейчас растит твоя энергия….
И сейчас я отдавала все свое внимание, всю свою энергию – северному княжичу. Из него не вырастут монеты. Но в его жизнь я всем своим телом, всем своим вниманием, всей своей силой — вцепилась прочно.
Несколько часов лекарь и его подручные зашивали и правили тело Ярсона.
Весь воздух покоев здесь наполнился едкими запахами снадобий и крови, но все было напрасно.
Как в тумане, я видела за спиной князя Мироша — он приходил к сыну.
Длинными тревожными тенями пошли разговоры, когда оказалось что петли решетки на арене были вскрыты и срезаны так, чтобы она накрыла именно бой Ярсона. В сочетании с нападением джильта — заговор становился слишком очевидным. У покоев Ярсона по всему ярусу усилили охрану и в замке началось расследование.
Вердикт лекаря был однозначный — эту ночь 15-й сын князя Мироша не переживет.
Юлия Бойко «Книга за чаем»
