Я услышала тихие голоса у дверей в покои Ярсона.
Двери распахнулись, вошли лекарь, которого я уже знала, князь Мирош с несколькими своими людьми и очень красивая женщина в одежде из моих земель.
Даже плохо соображая после почти бессонной ночи, я поняла, что это Желанна – мать Ярсона. Я еще никогда не видела ее, лишь знала, что она живет не здесь, а высоко в горах, в замке Гремящих ручьев, и что для князя Мироша уже давно нет никого дороже ее.
У нее были такие же косы до колен, какие обычно носила и я – тяжеленные, каждая сплетенная из четырех потоков, с уложенными в пряди нитями сверкающих камней. Как и я светлокожая, с глазами цвета весенней травы, она носила платье из наших земель. Не смотря на замужество, она не стала перенимать одежду княжеского дома, оставив привычные для себя оттенки и южный покрой, и кисти рук ее были искусно расписаны темно-золотыми цветами.
На этом наше сходство заканчивалось. Она отличалась здесь от всех — как редкостный, изысканный цветок, и ее несхожесть лишь подчеркивала ее достоинства.
Я же смотрелась здесь, как пятно от варенья на белой скатерти. Неуместно. И именно это я читала в глазах княжеских людей.
Неумытая и всклокоченная. С нетерпеливо заправленным за пояс краем мешавших мне юбок. С боевым мечом князя в руках, на следующего утро после того, как Ярсона попытались убить.
Один из них, повинуясь короткому приказу князя Мироша, помог мне спуститься со стула. И я подошла к постели Ярсона, осторожно прижимая к себе меч.
— Если ты смогла договориться с его мечом, ты знаешь, что делать дальше, девочка. — у нее почти стерся южный акцент, но от красоты ее голоса можно было сойти с ума.
— Эльс… Эллиэйс, ведь так твое имя, правда? — она оправила мои рассыпавшиеся волосы, и мягко тронула за подбородок, разглядывая меня. От этой скользящей ласки по моей коже, словно затрепетали ликующие бабочки. — Подожди пока я осмотрю его, и сможешь продолжить.
Она отослала всех, кроме лекаря.
Проснувшаяся Селин не решилась спросить у нее позволения остаться, и оглядываясь на меня, вышла за князем и его людьми. Во всем облике матери Ярсона была удивительная нежность, приручавшая все пространство вокруг нее, и при этом — спокойная непреклонность, подчинявшая прочно все ее воле.
Князь Мирош, привыкший, что его приказания большинство его двора считывают еще по взгляду, до того, как он их произносит, походил возле этой женщины на огромного прирученного льва. Грозного и матерого, способного вмиг перекусить человека пополам. Но усмиренного ее шелковым голосом, урчащего, прячущего счастливые глаза под косматой нависающей гривой, прижимая их к по-кошачьи расслабленным лапам.
Утро за окном проснулось, и заливало молочным светом покои Ярсона. Воздух здесь оставался тяжелым, с едким запахом лекарских снадобий. В наших краях мы с самого утра впускали в окна свежий ветер, будивший всех в доме криками чаек, запахами океана и сладких чайных роз.
Здесь же морозный воздух, не смотря на всю свою свежесть, стал бы жестоким и разрушающим, хоть мне и хотелось стереть им тревожный и страшный налет этой ночи.
Откинув покрывало, Желанна умело осматривала тело Ярсона.
Он находился в полусне, в который еще вчера погрузил его лекарь, — чтобы он мог не тратить силы, так нужные для жизни, на проживание боли от ран. Ее руки были невероятно чуткими — я видела, как она сразу находила, где нужно сменить повязку, где прижечь отток силы, где вскрыть бугор на его поле, грозящий воспалением ран. Энергия, которая текла из-под ее ладоней, походила на медовое молоко, баюкающее большое, израненное тело сына, как будто он снова был ее ласковым малышом.
У меня было ощущение, что она и так уже детально знает что с ним, и сейчас лишь подкрепляет свое знание живыми прикосновениями.
Подняв на меня глаза, она позволила мне считать знаки галереи искусниц, вписанные в ее кожу на предплечьях. Точно такие же были и у меня.
Она была старше меня лет на 20, в мои 17 лет эта разница в возрасте казалась мне несколькими жизнями. Но в ее присутствии меня охватывало какое-то детское неописуемое восхищение, — я чувствовала, что отдала бы практически все, — только бы чтобы когда-нибудь стать такой, как она.
Когда лекарь, посовещавшись с ней, и успокоенный ее присутствием, вышел из покоев Ярсона, она присела на постель сына. Осторожно погладила его по сохранившейся целой половине лица.
Я подошла, держа меч Ярсона в руках.
Он был слишком чужеродным для женского тела.
В уверенных руках своего почти двухметрового хозяина он жил полной жизнью, превращаясь в живую и гармоничную часть его тела. Я видела на турнире, насколько могучим и слаженным было их общее дыхание, их жизнь.
Со мной же — меч был громоздким чудовищем, — слишком тяжелый и длинный, с опасной, хоть и терпеливо ожидающей своего предназначения силой внутри.
Я уложила меч Ярсона возле его тела, и повернув тяжелую ладонь, осторожно вложила ножны в его пальцы. Какое-то время рука его оставалась неподвижной, а потом — привычно сомкнулась на рукоятке.
Потоки силы змеиными языками заструились по его коже. Внешне меч оставался прежним — на тонком же уровне, развернув крылья, вокруг Ярсона лазурно-зеленым пятном проявился дракон. И несколько раз обернувшись вокруг своего хозяина, удобно, и как-то по-собачьи устроился, обнимая его всей своей тушей. Так согревают своим теплом на снегу. Так защищают от смерти, отдавая себя, свою силу, свою жизнь.
Несколько секунд Желанна смотрела на то, как вливается в Ярсона гремучая, мощная сила его меча, как причудливо выстраиваются силовые линии его защиты.
Потом повернулась ко мне.
За тем, что проявлялось сейчас внешне, она оценивающе рассматривала теперь уже мою суть.
— Почему ты сделала это? Он был не слишком ласков с тобой…
В ее вопросе было одновременно так много…. и знание о Селин, пустившей давние корни в сердце Ярсона… и то, как мой неловкий бросок браслета вдруг смог спасти жизнь ее сыну…. и знание про ночь, проведенную мной здесь, зажав нити его жизни почти в зубах….
Знала она и про сегодняшний сон… Хотя, даже после того, как я вдруг четко поняла, что именно она была женщиной в алой мантии, стоявшая рядом со мной перед Богинями Тишины — ни она, ни я не стали бы сейчас поднимать это.
Я искоса взглянула на нее, почему-то я чувствовала, что могу сказать ей правду. Или то, что мне самой сейчас казалось правдой.
— Я хочу, чтобы он жил… Может быть мне не слишком нравится быть здесь невестой… Но, боюсь что вдовой мне понравится здесь жить еще меньше. 2 года провести здесь в трауре, прежде чем меня заберут обратно в галерею, потом мне опять начнут искать жениха… Я стану слишком старой за это время.
Рассказывать ей, как положено хорошей невесте о своей пламенной любви к ее сыну я не могла — это было и не нужно, она легко считала бы правду.
Чувства к Ярсону прорастали во мне причудливым бурьяном. Это еще и близко не было любовью, но уже не было и злостью, которая так накрывала меня в первые дни пребывания здесь. Я чувствовала странную необходимость в нем. Необходимость моего тела, и еще немножко — моей души. Но что из всего этого расцветет в итоге — не знала и я сама.
— Я хотела бы стать для него лучшей женой… — и здесь я говорила чистую правду. Женой я хотела бы быть для него лучшей, чем невеста. — Но если честно, пока что получается не слишком искусно.
Желанна смотрела на меня, чуть наклонив голову. Раннее утро проявляло ее лицо безжалостно во всех изъянах, но я не могла отвести от нее глаз. Даже сейчас, у постели израненного сына, она была самой пленительной, самой красивой женщиной из всех, кого я видела в своей жизни.
— Селин не может выйти за него замуж. Ты же знаешь об этом, правда, Эльс? — она так произносила мое имя, что мне хотелось подпрыгнуть от счастья, и уже совсем не важно было, что при этом она говорит дальше. Хотела бы я так уметь. Я знала, как делать подобное, но на практике пока что так не получалось. — Ее кровь пуста для родословной, и князь Мирош никогда не допустит этого… Но она может быть рядом с ним всю жизнь – в его жизни, и в его сердце. А ты – будешь лишь ширмой, флажком которым машут, но не дорожат. Конечно, если ты это позволишь.
— Я не знаю, как я могу этого не позволить… — я чувствовала, что усталость этой ночи начала слишком проявляться во мне. — Мне кажется, она была с ним всегда… Я будто хожу вокруг заветных стен крепости за глухими воротами…. а она — всегда внутри, всегда в самом сердце, с ключами от всех дверей… Она — как вросшая часть всего этого места… КАК я могу это не позволить? — мы обсуждали с ней все так, словно Ярсон уже снова был на ногах, и мы с Селин с прежней силой принялись делить его.
Мне было не по себе говорить про это с его матерью.
Но я видела, что так она через меня, осторожно прокладывает энергетические нити в его будущее, укрепляя и выстраивая его путь. Включая мои эмоции, мою энергию, и направляя их в нужное ей русло, вплетая их в потоки того, что она делала для него. Я поняла, что не удивлюсь, если у нее и у Селин будет похожий разговор, чтобы включить в свои планы и ее влюбленную истеричную силу.
Между воспитанницами галереи искусниц, где бы мы ни встречались и сколько бы нам ни было лет, всегда существовали негласные узы поддержки. Знаки, выписанные на наших предплечьях, значили для нас слишком много, и это навсегда закрепляло в нас чувство сестринства. Мы не знали свои семьи и галерея искусниц была тем, что давало нам и родство и общие корни.
Я знала, что в нашем противостоянии с Селин, Желанна будет за меня. Как знала и то, что она спокойно будет использовать всю меня, и выжмет из меня все, что можно — для того, чтобы поднять на ноги своего сына.
— Как ты можешь это не позволить, детка? Я не знаю. Когда я была на твоем месте, я придумала как… Или ты думаешь, что князь Мирош сидел в одиночестве, и ждал меня, как солнце в небе? — на секунду ее голос зазвучал так, как будто она была моей ровесницей… И потом снова потек с прежним шелком. — Знаешь, здесь принято, что у мужчины много женщин. Ты столкнулась с Селин, и тебе кажется, что это помеха твоим планам… Когда я приехала в эти земли, в жизни князя Мироша были десятки Селин… И я совсем не была готова к этому.
Меня привезли также, как тебя, совсем девчонкой, после галереи искусниц. Самоуверенной и слишком неумелой….До этого я никогда его не видела. Но я смогла стать для него единственной. Может быть, сможешь и ты для Ярсона. Никто не знает – это знаешь только ты.
Ты не сможешь отодвинуть и прогнать всех на своей дороге к нему, милая. Но ты сможешь сделать так, чтобы он сам хотел проложить свой путь только к тебе, — к твоему телу, к твоему сердцу, детка. И сам смахивал все помехи на этой дороге к тебе.
Она прервалась, вскинув голову — за окнами во всех септах замка зазвонили колокола.
Мы переглянулись — так не звонят для радости, этим тяжелым тревожным гулом замок оповещали о горьких событиях.
Джильты в охране возле покоев Ярсона еще ничего не знали, и Желанна отправила одного из них узнать, что случилось.
Пятеро братьев Ярсона этой ночью были убиты. А вместе с ними и их семьи. Вырезаны все в их покоях, начиная с охраны, и заканчивая почтовыми совами. Турнир проломивший тело Ярсона стал лишь началом жестоких и страшных событий, пришедших в эти земли и в этот Род.
А тот, кто смог бы защитить меня от этого, сейчас сам лежал сломленный и еле-еле, мучительно-медленно возвращался к жизни.
Я говорила правду — я хотела бы стать для него лучшей женой, чем невестой. Невестой получалось не слишком искусно.
Юлия Бойко.
